Фильм месяца: «Трудно быть богом»

Как бы ни старались критики и зрители, как бы ни тщились приспособить к последнему фильму Алексея Германа привычные мерки — а делать это они будут, и совсем уже скоро, и в промышленных масштабах, — ничего не выйдет. Понятен этот фильм или непонятен, хочется жить после него или не хочется, верен он оригиналу — роману Стругацких — или же, о ужас, изменил, — все эти вопросы и дюжина прочих, столь же животрепещущих, к «Трудно быть богом» приложимы еще меньше, чем к любому другому кинофильму. Тут потребуются иные критерии, ныне почти забытые за ненадобностью: про логику формы, и мораль стиля, и систему образов. Те, в общем, что применяют к классическим произведениям. Потому что фильм Германа, даже не успев выйти в прокат, — произведение уже классическое. Ведь классика — это не то, что было сделано давным-давно (мало ли в каком-нибудь XVI веке строгали ширпотреба?). Она устанавливает новую систему ценностей.

Новой эстетика «Трудно быть богом» является в том числе для кинематографа самого Германа, и в этом еще один подвох, уготованный нам покойным гением. Во всех предыдущих его фильмах дотошная, скрупулезная, чуть не шизофреническая верность историческому материалу вырабатывала особую эстетику. С длинными проездами камеры, мертвенно бликующим светом и особенно превосходством дальнего плана над ближним, когда происходившее в глубине кадра неизменно оказывалось важнее и существеннее того, что толклось вблизи объектива. Герман не «придумывал» этого, он вообще был мало склонен к абстрактному конструированию, — всегонавсего стремился быть как можно подробней, и мания подробности неизбежно приводила его к этому странному, прихотливому, одновременно вязкому и истеричному изображению, буксующему во времени, как колесо в грязи. После фильма «Хрусталев, машину!» стиль оформился окончательно — и режиссер перевернул вектор. В «Трудно быть богом» уже манера определила материал. Стиль материализовался.

На экране — мир. Огромный, тесный и невыносимый. Огромный потому, что очевидно: камера показывает лишь небольшую его часть, поедет в другую сторону — увидит что-то еще. Тесный потому, что перенаселен людьми и особенно вещами. А невыносимый... Нет, не потому, что трудно быть богом, а потому, что бессмысленно. Грязь и мразь толкутся на экране, смешиваясь до полной неразличимости. Выпадают из взрезанного брюха десятки метров кишок, плавают в луже отрубленные головы, висельников осыпают рыбьей чешуей, чтобы чайки побыстрей склевали, кого-то топят в нужнике, а кого-то походя ткнут тупым кинжалом под ребро. У Тарковского в конце концов пошел бы дождь — и смыл бы всю нечисть, засвидетельствовав незримое божье присутствие. У Германа же дождь мерзкой моросью сыплется с неба весь фильм, но короста грязи на лицах от него лишь крепнет да поблескивает.

Что здесь может сделать благородный дон Румата, пусть лично к его белому одеянию грязь и не липнет? Какие такие идеи прогресса может он не то что проповедовать, но хотя бы исповедовать? Это мир безвременья, время застыло здесь липкой раскисшей жижей, в которой бессмысленно кишат и барахтаются все бесчисленные персонажи фильма. И дон Румата — среди них. Спасти, направить, улучшить? Он снимет с раба колодки, но тот изойдет диким воплем ужаса, пробежит несколько шагов и рухнет, напоследок три-четыре раза дернувшись в агонии. Он встретится с великим ученым, и тот, мечась среди крюков и дыб, будет кричать: «Я жизнь потратил на то, чтобы все это придумать!» Одни лишь умники книгочеи, на которых объявил охоту дон Рэба, еще сохраняют человеческое лицо. Но на них мир не удержится. А больше не на чем. «Сердце мое полно жалости, я не могу сделать этого», — с отчаянной отчетливостью говорит вдруг дон Румата. О чем это он? О том единственном, что имеет смысл на такой планете. О ее истреблении.

Достигая зрелости, по-настоящему большие мастера часто утомляются однообразными в своей напряженности «драматическими конфликтами» и начинают тяготеть к иной, куда более древней форме: эпосу. Великие писатели Кнут Гамсун и Джон Стейнбек, великие режиссеры Питер Брук и Эймунтас Някрошюс сходили с тропы анализа и ступали на дорогу мифа не потому, что миф масштабней анализа, а потому, что стреляет точнее. В фильме «Трудно быть богом» обнаружатся сотни аналогий, метафор и сопоставлений с реальностью, и это не обязательно значит, что они туда были заложены. Просто так уж работает подлинное, классическое произведение: объясняет реальный мир, предъявляя иллюзорный. Чтобы это получилось, надо уметь делать искусство. Герман умел.

Факты

• Фильм снят по одноименной повести Аркадия и Бориса Стругацких, написанной в 1963 году.
• Румату у Германа играет комик Леонид Ярмольник. Это не странно. В свое время, снимая «Двадцать лет без войны», Герман взял на главную драматическую роль клоуна Юрия Никулина.
• Работа над фильмом продолжалась с 1999 по 2013 год. Снимали в Чехии и Ленинградской области.
• 21 февраля 2013 года Алексей Герман скончался. Последние технические доделки перед выпуском фильма на экран осуществили вдова и сын режиссера.
• Премьера состоялась на Римском кинофестивале 13 ноября 2013-го.